Я все о том же. В двадцать лет мы супермашины, в тридцать мы не можем разогнуть спину, а в сорок понимаем,что  предаём себя самих. Изо всех сил стараюсь занять позицию наблюдателя - но, чёрт, у меня одна жизнь, и она происходит прямо сейчас. 

Мне сорок. Я сижу на пассажирском кресле машины и рыдаю уже два часа. Всё, что я делал до этого было не правдой. Борода, спортзал, ипотека, кредиты, фотографии с сигаретой на фоне кубинского флага - это всё не правда. Это всё не я. 

Всех обманул, и навсегда теперь проклят обманывать, потому что сын, потому что три поколения смотрят в затылок - ну, что, ты классный? 

Ох, какой классный, ребята. Вот тебе образование в частной школе, вот тебе алименты, чтобы не надо было работать. А вам всё,что у меня есть в мастерской. А ещё я написал книгу. Хотите. И ещё дикпик есть. А ещё я умею в женском белье спину прогибать и рисовать охуенные стрелки.

Чего я хочу? От чего бегу? Что я прячу от самого себя? Это как искать девятую планету - она вроде есть, но мы её не видим: по косвенным признакам, уважаемый, вы живёте не свою жизнь.. куда вы уходите?

В двенадцать лет я надел одежду своей матери - красивой женщины, которая никогда не выбирала меня. А ещё это были мои первые оргазмы, когда я смотрел на себя в зеркало - чулки, туфли, классная помада - даже сейчас, когда я пишу это, я чувствую возбуждение. Эдипов комплекс на максималках - не можешь трахнуть свою мать, стань ею и трахни себя сам. Моя первая теория в терапии - Даниэла заменила мне мать. Она спасла меня от одиночества, дала возможность вырасти.

Потом были странные моменты замирания перед мужчинами, желание понравиться женщинам, свадьба, ребёнок, ссоры, расставание, и сразу же на следующий день звонок: я хочу, чтобы ты сняла меня в женской одежде. Я даже не успел задать вопрос "зачем?". Мне нужно было. Даниэла защитила меня там, где я не мог защитить себя сам. С тех пор в любом кризисе моя броня - это чулки.чем больше den ,тем безопаснее.но и в сеточку было хорошо.

Она сука. Сильная, властная, непокорная, соблазняющая -у неё есть всё, чего не хватает мне как мужчине. И она повела меня за собой. Через откровенные фотосъемки, через флирт с эксперементирующими женщинами, которые, возможно, думали,что Дениса можно спасти..

А потом я села на член мужчины. И поняла, что я всю жизнь хотела управлять мужчинами. Я даже не поняла зачем. Это была невероятная сила, потребность контроля, месть? Месть за то, что когда-то меня поставили раком и изнасиловали. И с тех пор я не могу понять то ли я хочу , чтобы меня изнасиловали, то ли я хочу,чтобы меня спасли. И пока я думал, Даниела меня спасала.

Даниэла стала всем тем,что я так хочу чтобы со мной сделали,но не могу представить,что такое можно сделать.и тут приходит она и берет удар на себя. И ещё должна признаться , что ей это нравится. А ей, да , нравится.

И на контрасте с ней открылся Денис. Которому стыдно, который хочет,чтобы пришла та,кто знает о нем всё. Но она не может прийти. Это расщепление настолько глубоко,что Денис никогда не встретится с ней.и я начал писать письма. Так я понял, что Даниэла - это та, кто ненавидит меня. Призирает меня за то, кто и что со мной было. Аутосексуальность сменилась аутоагрессией. Я стал искать унижения от той, которая появлялась лишь тогда, когда исчезал я.

И мы никогда не встретимся, пока не встретимся с Другим, который примет нас обоих. Обеих. Ах.

Мы в сложных отношениях 
Мы не друзья, но мы дружим 
Она моя сексуальностья, моя злость 
Я ее содержу 
Она меня презирает 
Я ее люблю 
Она невероятная 
И нам ещё вместе крестить внуков
​

​Проживая очередной раунд кризиса под названием "да куда мне без академического образования калечить души людей", понял, что можно опереться на тот факт, что психотерапевтом можно и не называться, а значит и давление окружающих будет поменьше. Осталось придумать, кем я хочу быть среди астроконсультантов и гештальтсекундантов. Надо же что-то придумать особенное. Эти размышления меня застали в очереди за едой в магазине, где стоящая перед мной парочка подростков, рассказывали как они в детстве смотрели свинку Пеппу, и какие там были терапевтичные по своей сути сюжеты.
​
То есть, задумался я, можно создать аналог метафорических карт, взяв за основу героев и сюжетные линии мультика про свинку Пеппу, и быть ИМ!

'Кем, им? ", задаст вопрос внимательный читатель.
ПЕППАПЕВТОМ! Со своей личной пеппапевтической практикой.

Спасибо, досвидания.

Чего хочется сказать: мы с моим другом Андреем снова оказались на одной сцене спустя почти двадцать пять лет. И это была моя мечта.

Сейчас кажется, что величайшая привилегия на сцене - видеть в человеке напротив не героя современной французской пьесы , а своего друга - и тогда текст обретает глубину, в которой вся ваша 35-летняя дружба.
​
Это удивительный опыт, который хочется пережить ещё раз, но уже не в формате экспериментальной читки, а полноценного спектакля. И теперь у меня есть ещё одна мечта.
Nous etions trois.

​Сегодня в зале тренер спросил: "кого заебало?". По-латышски спросил, но слово-то то самое. И я поднял руку. Я знал, что вопрос был про тренировку, но мне очень нужно было. Сейчас поясню.
- Ну, и что тебя заебало, Денис?
- Меня заебало быть строгим отцом.
​
Ну, правда. Мне звонят учителя - мой сын на тоненького заканчивает девятый класс - он не может найти какой-то сшитый худи, который надо сдать по предмету искусство и технология. Потом звонят, потому что он подрался с одноклассником, а потом потому что не пришёл сдавать математику.
А я слушаю это, и мне страшно, что сейчас вызовут моих родителей, чтобы сказать, что я плохой родитель. И, блять, мне самому 16 лет. Я грибы выращиваю для своего проекта.
И я иду со строгим еблетом, и единственное, что я могу сделать из сурового - это вырубать интернет во всем доме в 11 вечера. Ну, и смотреть немигающим взглядом. А внутри голос: "Чувак, ещё пара месяцев, пожалуйста, потерпи. Ради общего дела".

И он смотрит на меня - молодой мужчина моего роста, который две недели назад разбил нос кому-то в драке - "Мика, ну, мы тоже дрались в школе, но зачем в лицо бить?". - "Так ты же сам мне сказал, когда мне было восемь, что драки на улице заканчиваются с первого удара". И я знаю, что он может, а я нет.

И всё понятно. После девятого класса он идёт в военную школу, потому что всегда этого хотел. И что у него в компе какая-то ролевая игра, где он руководит тремя дивизиями чуваков, и они звонят ему с отчётами о проделанной работе, о работе рекрутеров, и черт знает ещё с чем. А тут эта потерянная хуюди... А там три тысячи реальных людей, готовые выполнять его виртуальные приказы.
И я такой: "я тебе отключаю интернет".
Позорище.

Потому что страшно? Потому что я при всей своей видимой ебанутости - очень удачно сидящий на жопе комформист, умеющий подстраиваться, а он другой: "Папа, давай обнимемся и помиримся?". И я такой прячу слезы и прячу слова, чтобы он не подумал, что обнимашками всё можно решить. И внутри чёткое понимание, что именно обнимашками и такими словами всё самое главное в жизни и решается.
В какой-то момент я понял, что самое главное различие между мной и им, это то, что у него есть отец, об которого можно прокачать любой скилл, получить пиздюлей (вместе или от), потом найти утешение у мамы, чуть подрости в самостоятельности, и так по кругу.
А ещё он знает самые больные места. Я знаю его места тоже, но он выгрызает свое место под солнцем, а я защищаю своё право его любить очень нежно, так как я его на самом деле люблю, но экзамены сами себя не сдадут. И поэтому опять это страшное лицо и голос пониже.

На позапрошлой неделе у них в школе была защита их годовых проектов. Мика делал игру по событиям баррикад девяносто первого года. Когда пришло время вопросов из зала, я спросил его: "почему ты решил, что в игре можно будет играть (и выигрывать) не только за защитников баррикад, но и за нападающих (омон)?". Он ответил, что хотел бы, чтобы игроки могли бы осознать, что иногда победа - это поражение. Там весь зал апплодировал после. А я сидел и по-дурацки улыбался, ведь в минуты слабости кажется, что каждая моя родительская победа - это поражение. И это очень заебало.
Спасибо за внимание.

PS.
- "Мика, знаю, что у нас мало поводов в последнее время говорить хорошие слова дург-другу, но я тебя люблю.и горжусь тобой чаще, чем ты думаешь. И радуюсь твоим успехам.и хочу им верить. И спасибо, что обнял меня вчера. Для этого нужно иметь большое смелое сердце. Вечером обниму тебя тоже."
-"Ок"
проходит пять минут, за это время во мне умирает охапка маленьких Денисов, а взрослый Денис уже заряжает пушку, чтобы защитить остатки моей гордости. Приходит второе сообщение:
-"Спасибо. Обязательно обнимемся".
Дышу. Медленно дотягиваюсь кончиком языка до своего носа. Смеюсь.
Pps. Худи нашёл

"Блямба!" - я стою в подъезде пятиэтажки в маленьком литовском городке где-то между Вильнюсом и Паневежисом. Перед мной пожилая женщина, которая держит в руках банку с литовским чайным грибом, который помог когда-то ей, её мужу и племяннику вылечиться от "скрандиопа" - "я не знаю, как по-русски, но вы посмотрите в интернете".

"А зачем вам гриб?". Я молча открываю видео, которое я не могу тут показать, потому что обещал ничего больше тут не показывать, пока не закончу проект. Она смотрит молча двадцать секунд, а потом произносит: "Блямба, а какие у вас грибы есть? От каких болезней?". А что я могу ответить?

Что у меня есть чайный гриб из Испании, которым лечили рак; есть чайный гриб, которого просто пару раз брали с собой в декабрьские воды Даугавы ("Ну, а что, Deniss, у меня был простой гриб, а теперь с историей!"); есть гриб-отшельник; гриб в банке, которую заряжал Чумак; гриб, которому сто лет, да мало ли...
"Привезите мне в следующий раз какой-нибудь, хорошо?".

В следующий раз, а мы даже не знаем имён друг-друга. Может, это не мне нужны чайные грибы, а я нужен чайным грибам? Они же не грибы, у них нет мицелия, они не умеют в коммьюнити, а тут раз и за три часа уже в Риге, уже с led подсветкой и интерактивным радаром. К слову о социальном лифте.

А может просто человеку нужен человек, и мы придумываем самые разные способы побыть рядом. "Артур, а ты можешь просверлить мне в банке четыре дырки, чтобы я там провода пустил, словно грибницу?".

Я смотрю на эту конструкцию, которую отделяет от латуневого лома по цене шесть евро за килограмм лишь усилие моего ума, а может и бессилие сопротивляться тому, что происходит в моей голове, когда я устаю притворяться взрослым: я и есть то, что я создаю; то, что я наделяю смыслом.
​
Да, да, я клоню именно к этому.
Я - гриб.
Пойду своим скажу. Хотя, они и так знают: мицелий решает.

​Дурацкое, но важное о том, как иногда важно простое слово.

В субботу был в своём любимом Pagrabs - кто не знает ещё: уникальное произведение искусства с мощнейшей функциональной составляющей. Сложно подобрать слова, которые смогут не обесценить, но попробуем: спортзал на максималках, где каждый даёт обещание себе, спускается к себе, работает с собой и ради себя.

Я - после гриппа и после смерти отца на эмоциональном дне: "Тренер, я попробую выполнять всё, но если накроет, остановлюсь".

Через десять минут кардио заканчивается дыхалка и голова идёт кругом - перехожу с бега на шаг. Мучительное чувство - мы все знаем миллион книг описывающих, что делать, если ты чего-то ещё не умеешь, но я не видел ни одной, где написано, что делать, если ты чего-то уже не можешь.

Не могу бежать после гриппа. Иду. Меня обгоняют все остальные. Смотрю на их спины, волосы, татуировки на икрах, технику бега, кроссовки, да что угодно, лишь бы не думать о себе, который не может больше бежать. Mainam! Когда звучит эта команда, мы все меняем направление бега. Разворачиваемся. Это очень важная команда. Это про здесь и сейчас. Мы все в этот момент охотники, которые реагируют на изменившиеся обстоятельства. Mainam! Я после тренировок шутил, что если во время рижского марафона крикнуть на каменном мосту "Mainam!", то сразу будет видно, кто ходит в наш Pagrabs. Mainam!

Опять все разворачиваются. Mainam! В голове миллион неоконченных разговоров из жизни: внезапное осознание того, что после смерти близкие люди продолжают жить в голове - мой отец навсегда со мной до моей собственной смерти - и в наших будущих диалогах я никогда не одержу полной победы, а, самое главное, наши отношения никогда не закончатся. Mainam! Я, наконец-то, могу признаться себе, что я не идеальный отец. Mainam! Мой сын, наши вызовы последний год, моя неуверенность в нём, как разочарование в себе. Mainam!

Я разворачиваюсь лишь, для того, чтобы увидеть как на меня бегут все остальные двадцать участников нашего тренировочного процесса. Я услышал команду, которой не было. Мне показалось. Так бывает. Денис, ты был не прав. "Денис, я был не прав" . Все происходит за доли секунды. Сквозь меня, огибая меня, проносятся все те, чьи спины я наблюдал предыдущие десять минут. Они сильнее, они правы. "Es nebiju šeit un tagad!" - ещё одна важная часть процесса - громко и чётко признать свою неправоту - ведь, лишь так, ты можешь увидеть место, где ты можешь стать лучше.

Внезапно внутри обрывается, как в тот момент кажется, собирающий весь мой образ взрослого сороколетнего мужчины вместе, последний трос. Я устал быть таким. Против течения, против потока. Выдерживать. Устал вести диалог с несуществующим отцом, в котором невозможно оказаться правым. Устал вести диалог с сыном, который, чтобы стать мужчиной должен каким-то образом метафорично убить собственного отца. Устал быть против себя самого, притворяющегося тем, кем никогда не являлся. И там вина за обман, и стыд за то, что ничего не могу сделать с тем, что я такой.

Es nebiju šeit un tagad kopš 1984. gada. Я в очередной раз должен подстроиться под этот мир. Меняю направление, вливаясь в поток бегущих мне навстречу людей. Разворачиваюсь, громко признаю свою ошибку, продолжаю идти, отрезая ещё один кусок самости, веры в себя, себя. Но.
​
Но.

Сосем рядом раздаётся голос тренера: "Денис, ты был здесь и сейчас. Viss ir kārtībā." Это другие не услышали, потому что вокруг шум, люди покрышки таскают и музыка звучит, а ты, Денис, услышал. И в этот момент я перестаю даже идти. Стою плачу. Потому что вот именно там, на глубине 10 метров под землёй, наедине с собой, где не видно лиц, не слышно чужих слов, а чужие истории не высвечиваются в тусклом свете красного неона, меня заметили. Там, где мне показалось, что меня не видно, где я наконец-то могу побыть настоящим собой, не боясь разоблачения стремительно стареющего и теряющего хватку нарцисса, меня заметили. И мы продолжили идти.
Turpinām iet.

Из прекрасного экзистенциального:
- а можно мне получить урну после кремации?
- да, конечно, назовите номер. Так, секунду, буквально, пять минут подождите. Сейчас, найдём.

И ты выходишь, и ждёшь. С уверенностью, что её точно найдут. Урну с наклейкой. И даже не на секунду не думаешь о том, что это не урна, а просто наклейка. Правда?

С урной на руках можно делать, что хочешь. Особенно шутить. Взять батю с собой на рыбалку; покатать, пристёгнутым на переднем кресле своей машины; экскурсия по Риге и мастерской, например. Но чёрт меня дёрнул её потрясти. И там вот прямо шумит. Перекатывается и стучит о стенку. Хоть открывай. Я же ничего про отца не знаю. Любопытно. Пока не вспомнишь, как вы в последний раз виделись. И тогда волком выть хочется.

В кладбищенской конторе всё просто - дают палку, чтобы воткнуть в место, где будут копать яму в назначенное тобой время,- сотрудник даже не поднимает на тебя глаза: от живых одни проблемы - у самих в сердце и яма выкопана и палка воткнута. Чего они там не видели.
На меня записано 20 квадратных метров кладбищенской земли - "ну, если мы увидим, что вы за ней не ухаживаете, то тогда мы уберём с неё все памятники, и продадим". А с комнатой ребёнка так можно?
​
В субботу всё это закончится. Или начнётся. Моя задача сделать так, чтобы до этого времени я успел посмотреть на своего отца со всех сторон, пока не успели зацементировать. Мне с ним ещё жить и жить. Špalot pa dzīvei.

В прошлую пятницу на бензоколонке услышал песню. С тех пор постоянно на репите - в машине, в наушниках, пока еду на автобусе на учёбу, и даже на работе пока никто не слышит.
Было время разобраться - кассетный магнитофон,1998 год, супер фм топ сорок и бесконечные продиджи, , но, чёрт, не заходит, и так страшно кому-то сказать. А заходит камерунская world music помноженная на какой-то club beat. Но почему, пока слушаешь, невозможно слезы сдержать? Что оживает внутри, расцветая?
​
Я сижу в комнате, мне не интересно, как у других. Наверное, в последний раз, когда мне не важно, как у других. Я наедине с собой. Настоящим. Я слушаю радио, а там эта музыка. И тут телефонный звонок, на который надо ответить. И вы слышали эту историю в таком формате: вы только что сыграли во дворе в футбол с ребятами, и, пожимая руки, говорите: до завтра. А завтра не наступило. То есть, наступило, но не для вас. Вы больше никогда так и не сыграли.
И сейчас я понимаю, что эта песня - это прощание с детством. Мир, который я слышал тогда, убаюкивая свое одиночество, больше никогда не был таким. Я вышел из комнаты, чтобы ответить на звонок, и мир сломался. А я нет. Я стал таким, какой я есть. И моя задача была найти человека, рядом с которым не надо было бы оправдываться за то, что со мной случилось. И я нашёл. Но внутри что-то замерло, а, вот, теперь оживает. Вместе с этой песней. Попса, я знаю, но это было стыдно в 1998 году. У вас есть песня, с которой кончилось ваше детство?

У меня от папы осталось разве что фотографий. И на одну из них я залипаю. Он там спит, а вокруг мягкие игрушки. Ему лет сорок там, а это значит я поступаю в университет и не думаю о нем от слова вообще. А сейчас у меня икеевский кашалот, my little pony на левой руке и единорог в машине. И внезапно мы синхронизируемся. На мгновение. Но такое стыдное и от этого такое ценное.

В этот четверг целый час ломался в своей терапии, чтобы за пять минут до, наконец-то, всей доступной мне невербальной магией выклянчить: " ах, ты мой маленький, малыш". И хотя бы чуть-чуть выдохнуть.
​
Величайшая ценность и трагедия переживаемых нами эмоций состоит в том, что мы в них по-настоящему всегда и навсегда одни, но иногда мы можем притвориться, что нет. И величайшия магия заключается в том, что есть те, кто откливаются на это притвориться.

Папу потеряли. Это очень смешно, на самом деле. Представитель apbedīšanas birojs не смог найти его в морге, потому что его там не было.

Чуть позже, конечно, его сняли с автобусного рейса Рига - Минск, так как он пытался убежать в Белоруссию, будучи категорически не согласным со слухам о его смерти. Но это лишь мой оммаж на мало кем понятое его чувство юмора. Он бы так пошутил.Только без знаков препинаний - одной рукой их очень сложно поставить, поэтому и чувство юмора часто было не понятым.

Я смотрю фотографии, всматриваюсь в поисках опоры, которой, даже если и не было, было очень много - мы все сверхлюди, умеющие достраивать в головах. Смогу ли я когда-то принять, что я такой в том числе и потому, что мне дали возможность достраивать в голове, каким был мой отец?
​
Последние две недели я зачарованно смотрел на него - есть такая фраза: все мужчины приходят к Богу женщинами - он был похож на свою бабушку - Аниту Францевну, говорящую со мной на тогда не понятном мне французском, и всегда просил привезти сливовый или персиковый нектар, как его мама. А , может, у меня просто богатая фантазия, и это был просто чувак, который когда-то просто... Ай. Я рад, что у меня богатая фантазия. Весь в отца
​